9 июля 2012 года в Москве открылся II Общецерковный съезд по социальному служению на тему «Помощь семье как сфера ответственности Церкви и государства». В интервью «Российской газете» (№ 5827 (154)) председатель Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению епископ Смоленский и Вяземский Пантелеимон рассказывает о съезде, об Отделе и социальном служении.
— Владыка, у меня будут нескромные вопросы.
— У Оскара Уайлда в «Идеальном муже» сказано, что вопросы никогда не бывают нескромными. Ответы иногда бывают». Можете спрашивать, что угодно.
— Уже навязло в зубах утверждение: Россия все никак не может поставить дела благотворительности. Это верная оценка?
— Думаю, что верная. Когда Россия была православной страной, идеалы милосердия были важны. Не только для верующих, но и для неверующих. Даже стремившиеся к захвату власти большевики говорили о милосердии, социальном равенстве, необходимости заботиться о тех, кто живет бедно. Хотя затем на протяжении 70-ти лет стремились вытравить все, что связано с милосердием. Замечательный подвижник XX века, отец Павел (Троицкий), прозорливый старец, святой человек, говорил: 70 лет из души человека пытались вытравить все доброе, а теперь спохватились — не поздно ли? Действительно, за 70 лет сумели создать нового человека — в образе нового хама. И этот образ трудно поменять. Сломать что-то в душе легко, а создать опять — крайне сложно.
— Как председатель Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению, обрисуйте, пожалуйста, картину положения дел, связанных с социальным служением и благотворительностью.
— На протяжении всей истории страшных гонений, которые обрушились на Церковь в XX веке, ей запрещали заниматься благотворительностью. Все ее попытки заняться этим весьма присущим ей делом пресекались. Начиная с помощи голодающим в 20-е годы, наткнувшейся на запрет и ставшей предлогом насильственного отнимания у Церкви ценностей.
Церковь заперли в храмах, категорически запретив заниматься добрыми делами. Только — богослужения! Вся церковная жизнь оказалась под опекой государства, оно устанавливало сито и при определении, кому становиться священниками, епископами, выбирая тех, кто будет вести себя тихо и не полезет ни во что, включая благотворительность. Церковь жила под страшным гнетом (недаром Патриарх Пимен говорил, что он находится в «золотой клетке»), и церковная жизнь деформировалась. Когда же Церковь стала свободной, сразу распрямиться — и вернуть церковной жизни то, что ей присуще изначально — было сложно. В 90-е годы энтузиасты в разных местах и по разным направлениям спонтанно начали возрождать социальное служение. В 2000-е началось узнавание, кто что делает и координация. Ну а третий — нынешний — этап начался с патриаршества Патриарха Кирилла, который стал говорить о социальном служении как об одном из самых главных дел. Миссионерство, работа с молодежью и социальная деятельность — вот три стороны церковной жизни, на которые Патриарх обратил особое внимание.
И общество приветствует нашу работу. По данным недавних соцопросов, подавляющее большинство наших сограждан (от 60% до 80%) считают, что нужны церковные детские дома, церковные больницы, что Церковь должна присутствовать в армии, идти к людям, находящимся в заключении. При том, что в реальности церковное участие в социальной деятельности составляет несколько процентов. Так что если государство даст необходимое финансирование церковным социальным инициативам, это будет воспринято большинством людей по-хорошему. И в обществе будет больше любви, сострадания, сочувствия.
— На что ориентироваться, выстраивая социальное служение — опыт дореволюционной России, других христианских Церквей или государства?
— Недавно на одной конференции я стал свидетелем спора о дореволюционном опыте церковной благотворительности: одни говорили, что до революции Церковь очень много занималась социальным служением, вспоминали, что в Москве было 400 церковных богаделен, существовали работные дома святого праведного Иоанна Кронштадтского. А другие настаивали, что эти дома существовали недолго, и знаменитая Марфо-Мариинская обитель всего чуть больше десяти лет, и что до революции Церковь мало уделяла внимания социальному служению. До сих пор у нас нет серьезного анализа того, что делалось до революции. И разделить в православном государстве церковные и общественные инициативы достаточно сложно. Мне кажется, что из дореволюционного опыта что-то можно брать, но опираться на него все-таки нельзя.
Если говорить об опыте католиков, лютеран, то он, конечно, большой. Но перенимать опыт другой конфессии, всегда связанный с ее особенностями, не так просто. Интересен государственный опыт в развитых странах. Церковь сейчас берет хорошие примеры отовсюду. У нас в России, к сожалению, социальное служение не очень развито. Очень плохо развивается, например, реабилитация — наркоманов, алкоголиков, инвалидов, бездомных. Нет учреждений, выстроенной системы такой реабилитации. И Церковь сегодня часто предлагает проекты, которые государство пока не может реализовать. Мы иногда опережаем его, предлагая новую форму социальной заботы. Скажем, наш автобус «Милосердие», спасающий бездомных в Москве или методы реабилитации наркоманов, патронажные службы далеко опережают все подобные госпроекты.
А вообще, вбирая опыт всех, базироваться, конечно, нужно на Евангелии и опыте святых. И очень важно не столько следовать внешним формам (разве что учитывать опыт современных технологий), сколько искать внутренней наполненности дела евангельским духом, христианской любовью. Вот этого точно нет у госслужащих, а у Церкви есть. Совмещение новых технологий с опытом 2000-летней любви, явленной в мире христианством, это и есть особенность церковного социального служения.
— Мы с Вами встретились в день памяти святителя Феофана Затворника. В его знаменитых «Беседах о духовной жизни» переписка с молодой девушкой из богатой столичной семьи кончается тем, что она выбирает путь незамужества, но милосердного служения другим — больным, бедным людям. Тогда такой выбор, видимо, имел свое социальное оформление. Мне кажется, сегодня его совершить труднее.
— До революции служение сестры милосердия было очень значимым. Императрица с дочерьми — не для пиара и любопытства одноразового участия — окончили курсы сестер милосердия, участвовали в сложнейших операциях, перевязывали раненых.
— Не сказалась ли в этом их лютеранская закалка?
— Может быть. Но по их примеру и другие дамы высшего света в этом участвовали. Трудно представить, что это возможно в наше время. Хотя хотелось бы, чтобы было именно так. Но, с другой стороны, в нашем обществе — безбожном, коммерциализированом, циничном — по-прежнему очень высок идеал сестры милосердия, к нему относятся с уважением и доверием.
— К литературному, историческому?
— Да нет, к реальному. Например, если мы собираем деньги на детский дом, и рядом стоят добровольцы с табличками-призывами, и сестра милосердия в форме, то ей дают гораздо больше денег. О сестрах милосердия, заметьте, ничего плохого не пишут в газетах, в отличие от священников, скажем. Этот образ вызывает умиление. Хотя следовать этому пути могут далеко не все.
— Из-за жертвенности?
— Да, это путь жертвенный, тяжелый.
— Я знала многих девушек, опекаемого Вами училища сестер милосердия, никто спины не срывал и подвигов служения другим не совершал: живут обычной, много содержащей заботы о себе и своей семье жизнью: устроили свои личные судьбы, поют в церковном хоре. Часто можно слышать, что Церковь должна резко расширить милосердное служение среди прихожан. Но в Церковь часто приходят люди больные (и физически, и социально), бедные. Богатые очень часто нецерковны. Как от этих и без того слабых силами и ресурсами людей требовать жертвы? Знаете, могут возникнуть сюжеты «барства». «Заказчиков» на помощь полно, а поглядишь на ситуацию повнимательнее — тот, кто просит помощи, должен милосердствовать по отношению к тому, кто ее дает. Поскольку советское время закрепило социально-психологические перевертыши — бездельник в выигрыше по сравнению с настроенным на отдачу — и люди осторожны в самоотдаче, потому что боятся эксплуатации их усилий.
— В основе подвига, самоотвержения лежит любовь. А настоящая любовь всегда жертвенна. В основе ее — не мировоззрение, не идеология, не психология, не исторические традиции, а вера во Христа. Имея общение с живым Богом в таинстве церковном человек получает силу, радость и настоящую жизнь. Если же человек не так тесно связан со Христом, если Он для него — некий литературный образ, традиция, идеология, философия, влекущая за собой этические нормы, то он живет отраженным, вторичным светом. Свет живого Бога может преломляться, отражаться, но это «второй свет». Хотя он тоже может святить.
В основе же милосердия как подвига — живой Христос. Соединение с ним дает человеку силу, подобную той, что вдохновляла преподобномученицу Елизавету, святую праведную Иулианию Лазаревскую и других святых. Когда жизнь основывают на Евангелии, на живом Христе, служение любви становится легким.
А если у нас Православие становится культурой, традицией, то это какая-то мертвая религия, а не живой Бог, с которым можно общаться, как мы с Вами сейчас общаемся друг с другом. Вот это общение с Богом и открывает для человека возможность не ценить всего того, что так ценят современные люди и готовность всем этим пожертвовать для вечности. Такие люди не боятся смерти, болезни, не боятся отдать все, что у них есть. Эту дорогу знают не все и среди тех, кто ходит в храм и называет себя православным. Но как раз это является настоящей основой любви к людям и социального служения.
— Но все это не исключает продумывания модели церковного социального служения?
— Думаю, это необязательно. В основе всего должна лежать заповедь о любви к ближнему, данная нам Христом. Само ее исполнение уже является социальным служением. Оно может быть оформлено, а может быть и нет. Но без него христианин — не христианин. Если он не активен в своей любви к другому, он просто не знает Христа. Вспомним, как на протяжении 70 лет гонений на Церковь люди помогали другим: посылали посылки заключенным, жертвовали ради других. И все это было не организовано, не видно, незаметно.
— Приведите примеры церковного милосердия, служения другим.
— Недавно ко мне приезжал священник из-под Екатеринбурга, сделавший приют для бездомных. Мы только думаем о форме работы с пьющими бездомными, а батюшка уже создал ее. И для него это не «проект», а «страдание», отдача части своей души. Я вот не смог бы за ним повторить.
Вот еще пример — молодая девушка с красным дипломом и престижной работой в хорошей западной фирме, приходит к нам в храм и начинает работать добровольцем. У нас тогда их было несколько десятков. И она стала координировать их работу, не бросая свою фирму. До нее у нас ничего не получалось, а в результате ее трудов — у нас полторы тысячи добровольцев, есть база данных, форум, на котором они общаются, Совет координаторов, паломнические поездки, помощь в других регионах. И породили это все не правила и ноу-хау, а человек, личность. Конечно, тут Господь помогал, и люди, но все-таки, был и подвиг этой молодой девушки. У нее телефон месяцами звонил, не переставая.
А еще у нас была сестра милосердия Наташа, которая никогда никому не отказывала. Работала за церковным ящиком, возраст уже большой. Но все ходила к родным, дочке, племяннице, помогала им с детьми, у нее не было времени и отдохнуть. В конце концов давление подскочило, она пришла в храм на работу и умерла от инсульта. Помогая другим, себя совершенно не жалела.
Многие из наших сестер, начинавших в 90-е, стали инвалидами, сорвали себе спины, и никому неведомые продолжают доживать свой век, не получая ни церковных орденов, никаких привилегий. Скромно, очень скромно доживают свою жизнь. А у одной замечательной девушки, работавшей старшей сестрой и всю себя отдававшей делу, дневавшей и ночевавшей на работе, случился серьезный психологический надлом, она перенапряглась и оказалась в центре нервных болезней, сейчас потихонечку выравнивается. Отдача себя всецело и без остатка может и так закончиться.
Знаете, до революции сестры милосердия после 15 лет работы выходили на пенсию. И она была очень хорошей, ведь это очень тяжелый труд! Но трудности не истощают любовь. Вот еще пример: у нас есть замечательные ребята, которые помогают бездомным. Один из них сделал для бездомных приют у себя на даче. Недавно женился, но дачу так и оставил для бездомных.
А однажды один богатый человек, много жертвовавший на бездомных, решил посмотреть, как они работают, и поехал с ними на одном автобусе. А у них часто и педикулез, и чесотка. Но он не побоялся, пересел к ним, чтобы поговорить, а сзади за автобусом ехала его машина с охраной. И в конце концов сказал, что ему так все понравилось, что если бы не обилие бизнес-дел, то он бы работал у нас тут днями и ночами. Людей хороших очень много.
А знаете, какие есть жертвователи? Мне как-то один человек принес пять миллионов, завернутые в бумагу. Сказал, что зовут его Сережа, что он прочитал в журнале рассказ о нуждающихся людях и, тыкая в вырезки из этого журнала, объяснил мне: эти деньги — этому отдайте, а вот эти — этому.
Жертвующие собой и занимающиеся помощью другим людям (помимо своей основной работы) есть и во власти.
— Какие жертвователи ваши главные помощники?
— Конечно, для всех обычно заманчивы крупные жертвы от богатых людей. Но у богатых свои неприятности — то кризис, то что-нибудь случилось, и они перестают помогать. Поэтому мы не ищем сверхбогатых спонсоров и не так уж много собираем денег — около 2,5 миллиона рублей в месяц. Наш принцип — понемногу от многих. У нас недавно был музыкальный вечер, посвященный двухтысячному члену общества «Друзья милосердия». В него входят люди, которые ежемесячно жертвуют сотую часть своих доходов на содержание наших проектов. Люди это самые разные — среди них и бедные, и среднего достатка. Если бы этот проект с необременительной жертвой удалось распространить по всей России! Сколько бы мы смогли сделать добрых дел! Эти регулярные маленькие жертвы похожи на добровольные взносы, и людей, их платящих, набирается очень много.
— Но вы рассчитываете и на помощь государства?
— Да, мы надеемся, что по новому закону о социально ориентированных НКО, и государство сможет выделить какие-то деньги на развитие церковного социального служения. В Германии, например, от 60% до 80% объема всей социальной помощи, включая медицинскую, совершают церковные организации, гораздо меньше доля светских общественных, а у государства она чуть ли ни одна десятая. Государство там финансирует все церковные проекты. У нас есть система грантов, субсидий, но серьезной финансовой поддержки своих социальных проектов Церковь от государства не получает. Сейчас, правда, кое-что сдвинулось с места.
— Вы выступили активным комментатором закона «Об основах охраны здоровья граждан»
— Да, при обсуждении этого закона были приняты некоторые предложения Патриарха и Церкви. Хотя и не все. В частности было принято решение о «неделе тишины» для женщины, решившей делать аборт. Впервые в законе было также указано, что врач может отказаться от проведения аборта, если это противоречит его убеждениям. Это два очень существенных момента. Но, к сожалению, было принят и ряд очень нехороших положений, например о суррогатном материнстве, толкающим женщин на использование своего тела для получения денег. Материнство как инкубатор — мне кажется, это страшно. Святые материнские чувства продаются. Очень жалко женщин, которым не на что достойно жить, но страшно, что закон и ситуация подталкивают их к зарабатыванию денег таким путем. Материнство должно быть защищено. Церковь сегодня не просто выступает против абортов, она готова помогать тем людям, кто приходит к такому решению от отчаяния, подталкиваемый трудными обстоятельствами. Мы устраиваем центры помощи таким матерям, думаем, молимся, трудимся над этим. Синод Русской Православной Церкви принял решение о создании Патриаршего совета по делам семьи, материнства, охраны детства. Патриарх его и возглавил. Конечно, семья у нас разрушается, статистика удручающая, в Смоленске, например, на 100 браков — 40 разводов.
Для государства семья — ячейка общества, для нас — малая церковь. Если разрушается семья, кто будет воспитывать детей? Если детей сдают в детские дома, а стариков — в интернаты для престарелых, то о какой нравственности можно говорить? Если мы своих ближайших кровных родственников уже не умеем любить и не хотим о них заботиться, если телевизор и Интернет нам интереснее, то это гибельные сюжеты. Мы должны воспитывать людей в понимании того, как важна семья. Думаю, что должны быть и занятия в школах, посвященные семье, и беседы с людьми, готовящимися вступить в брак. Даже если они не хотят венчаться, но, желая познать радость семейной жизни и решаясь на такой ответственный шаг как создание семьи, они должны быть предупреждены о том, что эта радость — очень трудная. Они должны представлять, как им суметь понести эту трудность. И очень важно, чтобы семья была многодетной.
К сожалению, эта трудная радость сегодня почти незнакома людям. У меня четыре дочери и 17 внуков, я не понаслышке знаю эту радость, знаю, как сильная, крепкая семья помогает человеку переносить все невзгоды и трудности, которые встречаются каждому из нас. И помогает научиться любить других людей. Не только членов твоей семьи… А если нет семьи и любви к родным, то как любить соседа, чужих стариков, детей, Родину? Нет любящей семьи, нет патриотизма, народа, нации.
Этот съезд нужен для того, чтобы Церковь и государство смогли объединить усилия в важнейшей сфере — сфере защиты и укрепления семьи. Съезд возглавит Святейший Патриарх Кирилл, в нем примут участие высокопоставленные федеральные чиновники и представители 125 епархий — те люди, которые ежедневно в своей работе сталкиваются с нуждами семьи на местах. Сейчас в Церкви уже накоплен определенный опыт помощи семье: работают приюты для беременных и женщин с детьми, появляются добровольческие организации, гуманитарные центры. Но далеко не во всех регионах развита эта деятельность, да часто и не хватает средств, чтобы начать работу. Поэтому второй год подряд наш Отдел проводит конкурс региональных социальных проектов в сфере защиты семьи общим бюджетом 15 миллионов рублей. 9 июля мы объявим победителей этого конкурса. К съезду также готовится модельная программа поддержки семьи в епархиях нашей Церкви.
Съезд будет проходить одновременно с международным фестивалем «За жизнь», который соберет около 300 участников. Этот фестиваль проводится для того, чтобы представить наиболее эффективные социальные проекты по защите семьи и стимулировать их распространение в регионах.