В интервью порталу Православие.ru епископ Карасукский и Ордынский Филипп рассказал об окормлении сирот и детей-инвалидов, «втором крещении Сибири», бедных батюшках и честности с детьми.
— «Дети умирают, но к ним боятся приезжать», — так называлась заметка на Вашем сайте. Теперь мы хотим спросить Вас — а сами-то Вы не боитесь? Открытая форма туберкулеза заразна.
— У нас получилось постепенное привыкание (смеется). У нас тут рядышком стоят три туберкулезных санатория, и сначала мы ездили к детишкам, которые болеют обычным туберкулезом, мы с ними уже давно дружим. У кого-то из них происходит улучшение, а у кого-то — осложнение. И вот знаешь ты ребенка уже давно, а у него заболевание перешло в тяжелую форму... «Батюшка, хотим Вас увидеть!» — ну что тут скажешь? Вот, набрался смелости, — пошли туда. Года два мы их уже посещаем.
— Вы несколько лет были председателем отдела по духовному окормлению детей-сирот и детей инвалидов Новосибирской епархии, но и став епископом, продолжаете ездить к детям. Это Ваша личная инициатива?
— После того, как я стал архиереем, оказалось так, что большинство «моих» детским домов остались в чужой епархии. Работа это специфическая, не особо кто-то хочет ее вести, мы с митрополитом переговорили, и владыка был не против, что я буду по-прежнему, только в более свободном режиме, продолжать заниматься своими детишками.
— Мы не знаем крупных фондов, — например, таких, как «Подари жизнь», — которые хотели бы прийти в детские психоневрологические интернаты. С чем, на Ваш взгляд, это связано?
— Такой вопрос был бы актуален лет, наверное, 8-10 назад. На сегодняшний день — я говорю о нашей Новосибирской области, — у домов, в которых живут дети-инвалиды, идеальное финансирование. У нас три таких детских учреждения. В одном, если не ошибаюсь, 450 детей живут. У них все есть, — и прекрасное постельное белье, и телевизоры, и мягкие игрушки, и аквариумы, и птички… Кормят по пять раз в день…
Так что сейчас куда большая нужда именно в духовном окормлении. Потому что нет родителей. Одно дело взрослые воспитатели, нянечки, а совсем другое — батюшка: что-то родное, близкое…
— Как приходят к вере такие дети? Легче или труднее, чем обычные?
— Мы заметили такой парадокс: дети-инвалиды и детки из коррекционных интернатов, с олигофренией, шизофренией, с отсталостью в развитии, намного ближе и к Церкви, и к вере, и мгновенно воспринимают духовное воспитание и Таинства. С ними проще.
— Несколько лет Вы участвовали в миссионерских поездках на корабле-церкви «Святой Андрей Первозванный». Когда это было?
— Давно. Я приехал в епархию в 96-м, — значит, с 97-го года по 2000-й.
— Каким было это служение?
— Если честно, раньше немножечко интересней было. Во-первых, было очень много некрещеных, — мы крестили по 100-200 человек в день.
К тому же в первую очередь мы крестили прибрежные деревни, а значит, очень часто приходилось совершать Крещение в реках. Вы только представьте — пристает корабль, вся деревня выходит на берег, идет оглашение, все заходят в воду, и совершается Крещение… В этом было ощущение апостольского служения.
Так мы покрестили все прибрежные деревеньки, и в последние годы получалось вот как: причаливаем к берегу, нам подгоняют автобус, и мы уезжаем километров за 150-200 вглубь от реки, крестим там в клубах, в каких-нибудь больницах, а бывало даже и на железнодорожных вокзалах.
Конечно, это тоже нужно, — люди не приедут из этих глубинок сами, — но пропало ощущение стихии, величия, мощи.
Такое Крещение было у нас недавно в летнем детском лагере «Лесная поляна» в селе Благодатном, как в первые рейсы нашего корабля.
Тогда ведь, можно сказать, вся Сибирь Крещение принимала — за две недели плавания мы крестили от полутора до двух тысяч человек, а сейчас — 500-700.
Это и объяснимо, — каждый год корабль выходит в плавание, каждый год совершается Крещение, так что сейчас мы больше окормляем, нежели крестим.
— А вот, по Вашему уже очень многолетнему миссионерскому опыту, когда люди приходили в Церковь легче — тогда, в 2000-е, или теперь?
— Понимаете, в 90-е как занавесь, пелена спала у людей. Вот как плотина: держит-держит реку, а потом раз, и прорывается, и хлынула вода.
В Центральной России это началось на 1000-летие Крещения Руси, 88-й год — начало 90-х. А до Сибири все всегда докатывалось позже, та же революция. Так что тут конец 90-х был таким, каким в Москве было начало 90-х.
Но зато теперь люди более осознанно приходят в Церковь. Если тогда был порыв, вдохновение, эмоции, то сейчас люди приходят, что-то почитав, разузнав, подготовившись. И из тех, кто приходит сегодня, наверное, больше людей остается в Церкви, чем из тех, кто крестился тогда.
Поток прошел, — тысячи людей! — а стал ли кто-то ходить в храм, вопрос.
— Владыка, у нас тут в Центральной России, а точнее сказать, в Москве, среди либерально настроенной, если так можно выразиться, интеллигенции ощущается некая антицерковная волна. А что у Вас в Сибири?
— У нас, слава Богу, нет — я вот буквально в воскресение на проповеди об этом говорил, мы читаем в Интернете о том, что у вас в Москве происходит, а у нас в Новосибирской области ни одного акта вандализма не было.
Молодежь у нас может, более консервативная… Или больше делом занята…
— Я даже не экстремистские выходки имела в виду, а скорее настроения — в прессе или просто в какой-то части общества.
— Тут такой момент. Не зря пословица говорит, что «каков поп — таков и приход». То есть если батюшка на своем месте ведет хорошую работу, ничем не опорочил Церковь, несет патриотическое служение, социальное в том числе, то люди настроены по отношению к нему положительно.
Другой аспект. Епархия наша — самая отдаленная и живет более чем скромно. Люди же это видят. Сидит владыка в кабинетике, ездит на машинке, с людьми ходит по улицам… Да хоть владыка, хоть батюшка, — чем он беднее, тем больше народ располагается к доверию. Это тоже очень важный фактор. Особенно в глубинке.
Тут друг за друга люди держатся еще. Вот такой пример я вам приведу — самый простой. В Москве, да даже и в Новосибирске это, наверно, трудно представить. Вот голосуешь ты на трассе, и любая машина сразу остановится. Не важно, кто едет, — глава региона ли, депутат, — и кто голосует, бабушка или парень. Поднял человек руку, — первая же машина останавливается и его сажает. У вас, наверное, в Москве это трудно представить?
— Невозможно.
— Вот видите. Тысячи машин едут в городе, и невозможно представить, чтобы одна остановилась и довезла тебя, да и еще и бесплатно. А здесь это обычное дело. Потому что сегодня ты не поможешь, а завтра не помогут тебе.
— Мы читали, что Вы были крещены еще в детстве. У Вас была церковная семья?
— Нет-нет-нет, у меня обычная светская советская семья! Мама в садике работала, папа всю жизнь шофером, и как во многих советских семьях, они втихушку, тайно меня покрестили — по-моему, в Павлово-Посаде. Они до сих пор не очень-то церковные.
— В 19 лет Вы поступили в Московскую духовную семинарию…
— Да, сразу после химико-технологического техникума.
— Как же это произошло?
— А как раз это был 91-й год. Я учился на последнем курсе. Куда устраиваться после техникума, непонятно. Кругом криминал — я же жил рядом с Люберцами, стрельба-пальба, разборки день-через-день… А я спортсменом был, — можно сказать, в какой-то мере мы принимали в этом участие (смеется). Заводы стали закрывать, распускать людей, часть ребят пошла в криминал, часть — в госструктуры…
А у нас как раз храм открыли — в г. Старая Купавна, где завод «Акрихин». И вот на последнем курсе нас стали в добровольно-принудительном порядке отправлять в этот храм на субботники, — батюшка, видно, попросил директора, — убирать территорию от мусора.
И как-то так одно к одному сложилось, познакомился я с батюшкой, и созрела такая мысль — пойти поучиться. Не думал даже тогда, что буду батюшкой, просто решил закончить семинарию.
— Владыка, а когда у Вас возникла тяга к окормлению детей, и не простых, а трудных?
— Да, видимо, это по жизни такой крест. Начать с того, что у меня мама в садике работала, я все свое школьное детство при садике и был. В семинарии учился, в последние полтора года послушание — дали вести закон Божий тоже в детском садике.
А уж когда приехал в Новосибирск… Первое время я жил у епископа Сергия (Соколова). Владыка целыми днями занят, а я до обеда отслужил, приехал домой, и хожу, унываю, не знаю, чем заняться…
Его дом стоял в лесочке, а напротив — как раз десятый детский дом. Вот с него-то все и началось, — времени свободного у меня было много, и я начал потихонечку туда ходить. А деток же переводят часто в другие детские дома. Приезжаешь, спрашиваешь, «а где Ваня?» А Ваня в восьмом детском доме теперь. «А Маша?» А Маша в двенадцатом.
Я так в туберкулезный санаторий первый раз и попал, — приезжаю в детский дом, спрашиваю, а где вот та девочка Маша? А ее в туберкулезный санаторий забрали, она заболела. Пришлось туда ехать. Так, через детей, я потихонечку со всеми и знакомился.
— Хочу Вас спросить о проблеме усыновления детей. Многие боятся решиться на усыновление из-за возможной наследственности.
— Сегодня основная проблема в детских домах называется так: «вторые отказы». Ребенка усыновили, а через какое-то время вернули обратно. Берут маленького, «игрушечка» же, красиво. А вот этот самый «второй отказ» происходит, когда ребенку исполняется 14-15-16 лет. В этом возрасте их возвращают обратно в детский дом.
У меня очень большой опыт общения и работы с детдомовскими детьми, и я хочу сказать вот что. Во-первых, не надо детям ничего обещать. Начинает женщина ходить в детский дом — «я тебя заберу, скоро-скоро»... И вот ребенок ждет, уже всему детскому дому рассказал, что его скоро заберут, а она еще целый год документы оформляет.
Во-вторых, я считаю, что лучше так называемая гостевая семья. Могу сказать о себе: лето наступило, я могу хоть пять, хоть 45 ребят взять к себе в монастырь. Они у меня отдыхают, едят, прыгают, веселятся. Конечно, ко мне каждый второй подходит — кто папой называет, кто батюшкой: «А ты меня усыновишь?»
Я их веду по жизни полностью, с пеленок, с первого класса до училища. Пожалуйста, я им говорю, в любое время приезжайте ко мне в монастырь, отдыхать или если есть проблемы. Но я им ничего не обещаю, чтобы не быть обманщиком, — нет, говорю, не заберу, но я буду тебя брать на каникулы.
Те же, кто все же на усыновление решился, должны сначала посоветоваться с врачами, убедиться, что у ребенка нет заболеваний, к которым они не готовы.
А то вот у нас одну девочку забрали, а у нее папа туберкулезник, и через полгода у нее самой начался туберкулез — как раз открытая форма… Ее вернули, она сейчас в санатории лежит…
Очень много «вторых отказов». Очень много.
— То есть, получается, что нужно не прекраснодушествовать, а напротив, максимально трезво подойти.
— Да, сюсюканья не должно быть, это ж не игрушка, поиграли-выбросили, если что-то не понравилось. Конечно, родителей никто не заменит, но на сегодняшний день в наших детских домах просто шикарные условия, это тоже надо понимать [речь идет о Новосибирской области — ред.].
— Есть еще одна проблема, о которой сейчас много говорят и пишут: так называемое расцерковление подростков. Почему это происходит?
— Лет до 12-13 девушка или молодой человек считает себя ребенком, воспринимает все по-детски, а потому ощущение родителей, веры, Церкви переживается им в благоговении, в радости.
А вот после 13-14 лет начинается вот что: «я уже взрослый, что вы мной командуете, я должен сам определиться». А ведь он не живет в монастыре, правильно? Он ходит в обычную школу, в Интернете сидит, общается со сверстниками… И в какой-то момент он понимает, что никто из его окружения в храм не ходит, а он ходит. На сегодняшний день ведь на 30 человек в классе обычной школы только 3-4 ребенка воцерковленных.
Это возрастной барьер, ломка характера. И если нет богоизбранности, то есть того, что человек будет монахиней или святителем, то эта ломка может моментом произойти.
И тут очень важно, чтобы родители повели себя правильно, не перегнули палку. А они наоборот начинают гнобить, давить, заставлять… И в результате у человека наступает озлобленность и противление.
— Владыка, что в заключении нашей беседы Вы могли бы пожелать всем нам, — всем, кому сегодня так не хватает хороших новостей, вроде той, с которой мы начали нашу беседу?
— Пожелать хочу помощи Божией, крепкой веры. И еще помнить, что чудо, оно всегда рядом, и те, кому надо помочь тоже рядом с нами. Думаю, что самый счастливый человек — тот, кто других делает счастливыми. Или хотя бы просто им помогает.
Детская радость, улыбка в глазах… Ты знаешь, что тебя где-то ждут и ты кому-то очень нужен, — вот это, наверное, и понуждает всех нас идти на самопожертвование.