Насколько часто причащались
православные христиане в Советском Союзе? Какое место Таинство
Евхаристии занимало в религиозной практике и в самой жизни людей,
рискнувших сохранить свою верность Христу? На вопросы корреспондента «Журнала Московской Патриархии»
отвечает автор исследования на эту тему старший научный сотрудник
Центра истории религии и Церкви Института всеобщей истории Российской
академии наук А.Л. Беглов.
Каноны, парадоксы и обычаи
— Алексей Львович, предмет Вашего научного интереса может показаться необычным. Зачем изучать, как часто причащались люди в разные исторические периоды? Кому это может оказаться полезным помимо сообщества российских историков?
— Изучение религиозных практик — часть исторической науки, которая концентрирует свое внимание на исследовании повседневной жизни людей (в нашем случае — рядовых верующих советского периода). Разумеется, здесь мы не подменяем богословов, которые занимаются исследованиями таинств как таковых, их значения с точки зрения Церкви. Нас в первую очередь занимает, как люди соотносят свою жизнь с этими таинствами, насколько часто участвуют в них, как к ним готовятся, какие в связи с этим запреты на себя налагают. Те изменения, которые обнаруживаются в источниках, мы с научной точки зрения пытаемся объяснить, то есть ответить на вопрос, почему эти практики менялись. Все это приближает нас к пониманию конкретных обстоятельств жизни людей, иногда — к понимаю их чувств и мотиваций, а в итоге — к постижению того ежедневного подвига, который они несли.
— Распространено мнение, что отношение нашего народа к вере довольно статично. Богослужебный язык со своей традиционной лексикой, устав служб по-хорошему консервативны. А значит, и вовлеченность в жизнь Церкви вроде бы должна сохранять неизменность вплоть до мелочей…
— Я бы выразился иначе: большинство православных не задумывается, как и когда возникли формы благочестия, которым они следуют в повседневной жизни. Они следуют им «по обычаю», потому что соответствующим образом их наставили в начале церковного пути родственники, крестные, священники. А обычаи такого рода очень редко отражаются в письменных источниках: если считается, что «все так делают», зачем об этом писать? Это в полной мере относится и к регулярности, и к частоте причащения, о которых мы говорим.
Парадоксально, но факт: несмотря на значимость этого таинства, источников, которые говорят о том, насколько часто православные в ту или иную историческую эпоху приступали к Чаше, крайне мало. Ведь на свою собственную практику обращают внимание, как правило, когда она «встречается» с отличающимися от нее обычаями. Приведу один характерный пример. Как рассказывал мне один собеседник, оказавший помощь в этом исследовании, в 1970-е годы он с огромным удивлением осознал, что причащается на порядок чаще, чем это было принято до революции.
— На порядок?
— Этот парадокс далеко не единственный. Частота причащения в восточнохристианской традиции, как ни странно, не имеет базового текста, который бы раз и навсегда определял норму: как часто православному христианину надлежит причащаться. Существует ряд канонических правил, касающихся практики причащения (см., например, 8 и 9-е правила святых апостолов; 66 и 80-е правила VI Вселенского Собора; 11-е правило Сардикийского Собора; 2-е правило Антиохийского Собора). Но они либо фиксируют необходимый минимум, либо указывают на норму и сразу же констатируют, что реальная практика от нее отличается. Так, например, построен один из самых известных текстов о причащении — каноническое письмо святителя Василия Великого «К Кесарии», который пишет, что хорошо причащаться ежедневно, но мы (то есть он и его паства) причащаемся четырежды в неделю: в воскресенье, в среду, в пяток и в субботу, а также в иные дни, «если бывает память какого святого».
Удостоверение благонадежности
— На Руси прослеживается похожая картина?
— В целом да. У нас, помимо письма Василия Великого, уже в XI веке было известно изречение Анастасия Синаита, говорившего примерно следующее: некоторые причащаются часто, некоторые — раз в жизни, а мы похвалим тех, кто причащается чистым сердцем, и такие пусть причащаются всегда.
— Но «всегда» — это не категория частоты.
— В том-то и дело. Позднее появляются более конкретные предписания. Так, московский митрополит Платон (Левшин, †1812) в Инструкции благочинным 1775 года указывает как на норму для семей клириков и как на желательное для всех мирян причащение во все посты, то есть четыре раза в год. Еще выше поднял планку святитель Филарет (Дроздов, †1867). Как напоминает он в своем знаменитом Катехизисе (ч. 1. § 340), древние христиане причащались каждое воскресенье. Но поскольку среди нынешних христиан «немногие имеют такую чистоту жизни, чтобы всегда быть готовыми приступить к столь великому таинству», то «ревнующим о благоговейном житии» следует причащаться четырежды в год или каждый месяц, «а всем — непременно однажды в год».
Высказывание святителя Филарета по своей структуре очень напоминает изречение Василия Великого: московский митрополит говорит об идеале, а потом указывает на отличную от него практику. Хотел бы обратить внимание на следующий момент. Высказывание святителя Филарета обычно приводится как пример текста, закрепившего практику редкого — ежегодного — причащения.
Однако на самом деле понять, что имел в виду святитель, мы сможем, лишь сопоставив его слова и реальную практику позапрошлого столетия. Из такого сравнения видно: московский митрополит ратовал как раз за более частое, чем тогда было принято, причащение, по крайней мере «для ревнующих».
— С церковными нормами более или менее понятно. А как на это смотрело государство?
— Как ни странно, по сравнению с упомянутыми выше рекомендациями иерархов на практику причащения гораздо сильнее влияло именно государственное законодательство синодального периода. Самым значительным актом здесь стал петровский духовный регламент 1721 года. В нем законодатель предписывал: «должен всяк Христианин и часто, а хотя бы единожды в год причащатися святой Евхаристии», — и весьма прямолинейно разъяснял, почему это требуется: «несть лучшего знамения, почему познать раскольщика». То есть участие в таинстве рассматривалось как ежегодно повторяющийся следственный эксперимент по выявлению будто бы укрывающихся староверов. Произошло своего рода «закрепощение» практики причащения, ее подчинение нуждам государственного контроля.
— Законы законами, но соблюдали ли их сами верующие?
— В целом соблюдали, однако и здесь не обходилось без нюансов. Если в эпоху Вселенских Соборов к разным церковным группам (епископам, клирикам и мирянам) относительно их участия в таинстве предъявлялись одинаковые требования, в синодальный период никто не мог и помыслить поставить в этом смысле священника, мирянина и монаха в один ряд. Формируются своего рода разные изводы практики причащения, которые могли существенно отличаться один от другого.
Во-первых, далеко расходятся практики регулярного и предсмертного причащения. Во-вторых, разнятся практики причащения духовенства, монашествующих и мирян. В-третьих, резко различаются практики причащения более высоких и более низких социальных слоев. Люди могли не причащаться годами, но во время болезни причащались каждые шесть недель; священники могли причащаться еженедельно, монахи ежемесячно, а миряне в среднем ежегодно (при этом дворяне и горожане— дважды в год, а крестьяне — раз в несколько лет).
Вспомним, что Пушкин пишет о семействе Лариных: «два раза в год они говели» («Евгений Онегин». гл. II. Стр. XXXV), подчеркивая патриархальный уклад и традиционную религиозность своих героев. Через 60 лет один-два раза в год будет причащаться отец другого писателя — Павел Егорович Чехов. За семь лет жизни в Мелихове он причащался девять раз: три года по одному разу, три года — по два, а один год, видимо, не причащался вовсе. Причастие его происходило перед Рождеством, обычно в Рождественский сочельник, Великим постом — на первой седмице, в Лазареву субботу, но чаще всего — в Великий четверг. Параллельно в конце XIX века этнографы фиксировали в крестьянской среде особую категорию православных, называемых недароимцами. Чтобы формально соблюсти букву закона, они ежегодно исповедались, но к причастию не приступали, объясняя это необходимостью особой, почти ритуальной чистоты как до, так и после принятия Святых Таин. А поскольку, мол, в своей нелегкой деревенской жизни все эти требования они выполнить не в состоянии, уж лучше вовсе не приступать к Чаше. Суммируя сказанное, можно констатировать: наряду с государственным закрепощением практики причащения шла ее внутренняя дифференциация.
Освобождение таинства
— Что же происходит после октября 1917 года?
— Прежде всего практика причащения освобождается от государственно-контрольных функций, таинство снова начинает восприниматься само по себе, а не как удостоверение благонадежности перед государевым оком. Определенная часть населения облегченно вздохнула и с радостью позабыла о необходимости ежегодно идти на исповедь и к причастию. Зато в сознании подлинно верующих освобождение таинства делало возможным (хотя еще не необходимым) пересмотр его регулярности. По-настоящему необходимым более частое причащение сделала угроза гонений и смерти (от голода или от репрессий), перед лицом которой оказались верующие.
Как свидетельствовал в своих лекциях по пастырскому богословию эмигрировавший в Болгарию протопресвитер Георгий Шавельский (†1951), во время гражданской войны и красного террора в конце 1917 и в первой половине 1918 года в двух столицах устраивались «целонощные богослужения, за которыми каждый из присутствующих стремился принести исповедания грехов и приобщиться Тела и Крови Христовой, чтобы очищенным и укрепленным встретить грядущий день, в который его могут ждать мучения и смерть».
Известны свидетельства того, что праведный Алексий Мечев (†1923) в начале 1920-х годов причащал своих прихожан на каждой Литургии, на которой они могли присутствовать, а некоторых — вообще ежедневно.
Протоиерей Борис Николаев (†2005) в своих воспоминаниях описывает массовое причащение во время чистки Пскова от неблагонадежных элементов в апреле 1935 года. Как видим, «предельность» существования верующих в Советской России была одним из факторов, повлиявших на рост частоты причащения. Регулярная практика по своей «функции» как бы сливалась с предсмертным «напутствием». Были и другие факторы, например размывание границ меж практиками причащения мирян, духовенства и монашества. Повсеместное закрытие монастырей привело к тому, что монахи выходили в мир, где, как правило, оседали в общинах приходских храмов и как бы «транслировали» собственную практику на свое окружение. Так, несколько духовников известной в начале ХХ века Свято-Смоленской Зосимовой пустыни в 1923 году перебралось в Москву, в Высоко-Петровский монастырь, который тогда уже действовал как приходской храм. Там вокруг них сформировалась большая община.
В Зосимовой пустыни была принята следующая практика причащения: послушники и монахи, постриженные в рясофор, причащались один раз в месяц, исполняя обращенный к «ревнующим» призыв митрополита Филарета (Дроздова); постриженные в мантию — два-три раза в месяц; постриженные в великую схиму— каждый день или несколько раз в неделю. Практика причащения, принятая в пустыни для послушников и рясофорных монахов, постепенно распространилась на мирян, бывших духовными детьми этих старцев. Монастырская традиция буквально была перенесена в мир. Этот опыт приобрел особое значение как в силу высокого авторитета монахов, так и в силу того, что их духовные дети, принимая позднее священный сан, сами становились авторитетными пастырями.
К примеру, духовный сын наместника Петровского монастыря преподобномученика Игнатия (Лебедева, †1938) протоиерей Владимир Смирнов (†1981) стал священником такого известного центра московской церковной жизни послевоенного времени, как храм Илии Пророка в Обыденском переулке. Впрочем, вплоть до войны картина с частотой причащения остается крайне пестрой: «старое» ежегодное причащение соседствует с ежемесячным, а иногда— и с еще более частым.
— И чем характеризуются послевоенные годы?
— В это время мы все чаще слышим о ежемесячном или несколько более редком причащении как о нормальной практике, по крайней мере в обеих столицах. Так, дочь известного автора церковного самиздата Николая Пестова Наталья (в замужестве Соколова), будучи в 1940-1950-е годы школьницей, причащалась «пять-шесть раз в год», то есть примерно каждые два месяца. Ее муж священник Владимир Соколов (†1995) в 1970-е годы причащал своих прихожан уже ежемесячно.
Прихожане, входившие в круг протоиерея Димитрия Дудко (†2004) в этот же период (равно и позднее — в 1980-е), причащались до десяти раз в год, по словам одного из них, «не каждый месяц, но тяготея к разу в месяц». Очень индивидуально устанавливал периодичность причащения своих прихожан отец Александр Мень (†1990), однако он также требовал того, чтобы причастие совершалось не реже одного раза в месяц.
В рязанской глубинке, в городе Касимове, в это время усердные христиане причащались каждый пост, а в Великий — дважды (на первой и Страстной седмицах), то есть до пяти раз ежегодно. Понятно, что эта практика тоже заметно отличалась от предреволюционной.
— Недоумение может вызвать очень частое причащение, о котором Вы упоминали выше. Ведь каждому известно: к причастию надо готовиться — побывать накануне на вечерней службе, прочитать каноны и правило ко святому причащению…
— Здесь мы уже обращаемся не к практике причащения как таковой, а к другим практикам, смежным с ней. В целом требования относительно подготовки к причастию сформировались еще в Средневековье, причем поначалу они были не в пример жестче нынешних. Позднее, в синодальный период, они постепенно смягчались (например, сокращалось количество канонов, которые следовало вычитывать в ходе подготовки к причащению).
В раннее советское время правила еще сильнее облегчаются в связи с «предельностью» существования верующих: в голодные годы пост у многих был невольным и дополнительного воздержания от пищи священники от причастников не требовали. Стабилизируется ситуация уже после войны: в основном народ призывают готовиться к причастию так же, как это было в синодальный период. Посещать все службы в течение недели перед причастием в Советском Союзе вряд ли было возможно. Впрочем, и до революции это требование за дальностью расстояния до церкви, прежде всего в сельской местности, соблюдалось далеко не всегда.
— Протоиерей Геннадий Фаст, настоятель Градо-Абаканского храма святых равноапостольных Константина и Елены: Евхаристическое сознание нашей Церкви постепенно взрослеет.
— Ученый, безусловно, прав, говоря, что частота причащения в Церкви не имеет раз и навсегда установленных рекомендаций. С другой стороны, вопрос о том, насколько часто следует причащаться конкретному человеку, гораздо важнее того, как, к примеру, подавать кадило во время службы.
Первые церковные общины были евхаристическими по своей сути, невозможно было представить, чтобы на Божественной литургии тогда присутствовали верующие, не приступавшие к Чаше. В последующие века практики причащения (и не только на Руси) сильно видоизменялись. И норма об обязательном ежегодном причастии, вошедшая в Катехизис митрополита Филарета, — ярчайшая иллюстрация того, что государственная Церковь при всей своей силе, мощи и статусности стать евхаристической общиной не в состоянии.
В ХХ веке Русская Православная Церковь проделала в этом отношении колоссальный путь вперед. Сейчас, на мой взгляд, это движение продолжается и мы можем говорить (правда, осторожно) о постепенном взрослении евхаристического сознания нашей Церкви. Однако в отличие от раннехристианских времен у нас за плечами — огромное историческое наследие, десятки поколений православных предков. И сейчас наблюдается двоякая ситуация: общины подлинно воцерковленных верующих существуют в стране, где большинство народа считает себя православным, но при этом от Церкви сильно удалено. И на границах между этими областями периодически возникают напряжения, бьют молнии и раздаются удары грома.
В целом же наш народ сейчас надо возвращать к основам веры, воцерковлять его, чтобы люди идентифицировали себя православными не только при ответах на вопросы социологов, но и на исповеди у священника. И только потом они подойдут к вопросу, насколько частое причащение окажется им душеполезно. Стратегически деятельность и проповедь пастыря должна быть направлена к тому, чтобы воцерковленная часть наших верующих причащалась ежевоскресно, созидая евхаристическую общину. Тогда и другие верующие потихоньку начнут подтягиваться к этому состоянию. Вот только административно, указами и распоряжениями, этот вопрос решить невозможно.