Время коротко. Заметки о митрополите Никодиме (Ротове)

06.09.2023

5 марта 2023 года исполнилось 45 лет со дня кончины митрополита Никодима (Ротова). В основе миросозерцания владыки Никодима лежал «эсхатологизм», представление о том, что многое из того, что нам сейчас представляется важным, в действительности вторично перед лицом вечности, и что все наши — личные, общественные и церковные — дела следует соотносить с Последним Пределом. Статья архимандрита Ианнуария (Ивлиева) опубликована в журнале Санкт-Петербургской епархии «Вода живая» (№ 9 (сентябрь) 2023).

Свое монашеское имя отец Ианнуарий получил в память священномученика, пострадавшего в IV веке во время гонений Диоклетиана в Путеолах близ Неаполя. Там незадолго до своей кончины побывал в 1978 году владыка Никодим, которого сопровождал ректор Ленинградской духовной академии архиепископ Выборгский Кирилл, ныне Святейший Патриарх. А потом, как рассказывал сам отец Ианнуарий, наречение его этим именем при постриге 8 марта 1979 года, который совершил владыка ректор, стало своеобразной данью памяти почившему владыке митрополиту.

Блаженная атмосфера запредельности

Мои первые впечатления от митрополита Никодима связаны с праздничными богослужениями в Никольском соборе. Это было в начале 1970-х годов. Собор в те годы был кафедральным. Я же тогда работал при соборе скромным ночным сторожем. Заодно в мои обязанности входило приглядывать за порядком в храме во время вечерних богослужений. А следить было за чем, так как богослужения с участием владыки привлекали огромную массу молящихся, преимущественно пожилых женщин, что было характерно для тех лет.

Само по себе это создавало довольно суетную атмосферу толкотни, усугубляющейся страшной духотой, насыщенной испарениями от сотен дышащих и потеющих тел. Создавалось впечатление, что в этой толпе как бы спрессованы скорби и в то же время надежды, ожидания утешения и чуда всех этих женщин, стекшихся сюда со всех концов города. И… чудо — во всяком случае, для меня, — происходило. Богослужения митрополита Никодима отличались столь мощной духовной энергетикой, которую бессильны выразить слова. «Всякое ныне житейское отложим попечение…» — и действительно, забывалось все: и теснота, и толкотня, и духота, и обязанность следить за порядком. Душа — если прибегнуть к избитому штампу — воспаряла. Можно выразиться и иначе: душа как бы умирала и оживала в некоей торжественно-трагической и в то же время блаженной атмосфере запредельности. Поразительные ощущения какого-то предела, края, конца, эсхатона, из которого надо было возвращаться в земную реальность.

Несколько позже в совсем иной обстановке личных встреч и разговоров с владыкой меня тоже посещали — пусть и не в такой степени — эти ощущения исхода в иной мир, во всяком случае, ощущения прикосновения к иному миру. Впечатления от встреч с митрополитом Никодимом в его кабинете, в покоях, на лекциях, во время поздних прогулок по парку лично у меня всегда были связаны с тем чувством торжественного трагизма, о котором я говорил выше. Для себя я назвал это чувство «эсхатологическим».

Мне казалось, что этот «эсхатологизм» был заметен даже во внешнем облике владыки Никодима. Он выражался в серьезности, глубокой серьезности всех внешних проявлений его жизни. В разговоре, в повадках, в манерах он производил впечатление очень сосредоточенного и серьезного человека. Иногда эта серьезность выглядела даже как некоторая внешняя угрюмость, что, кстати, заметно на его фотографиях. Мы редко видели его смеющимся, редко видели его с беззаботной улыбкой. Его вид, как правило, был видом озабоченного человека. Но это была не озабоченность суетности, а, скорее, внутренняя самоуглубленность и именно серьезность.

Оглядываясь назад и понимая, как мало времени судьба отвела владыке, невольно думаешь о том, что его сосредоточенная серьезность, возможно, отражала его осознанное или бессознательное предощущение близкого конца, некое эсхатологическое мирочувствие, ощущение последних дней, не последних дней мира вообще, а последних дней своей собственной жизни, которые для каждого христианина, разумеется, в известном смысле означают и последние дни этого мира. Внешним импульсом для такого чувства могло быть и нездоровье, которое испытывал владыка Никодим в последние годы своей жизни. Он претерпел несколько сердечных приступов, сильнейших инфарктов и, разумеется, считался с возможностью внезапного и близкого конца.

Грани миросозерцания

Эсхатологизм, о котором я говорю, проявлялся не только внешне, в облике владыки, но и в некоторых существенных особенностях его повседневной жизни.

Во-первых, в том большом значении, которое владыка придавал евхаристическому общению с Господом Иисусом Христом. Апостол Павел в Послании к Филиппийцам, вздыхая, писал: «Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас» (1:23-24). Создавалось такое впечатление, что владыка Никодим вполне мог бы переставить порядок этих предложений: «Оставаться во плоти нужно для вас, но я имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше». И вот это стремление приблизиться ко Христу в любой момент своей жизни выражалось в ежедневном причащении владыки Никодима. Каждый день он служил Литургию, где бы он в тот день ни находился. Впрочем, о его евхаристическом служении достаточно хорошо известно и часто упоминалось.

Второй элемент «эсхатологизма» — его необычайная работоспособность, о которой тоже много говорилось и будет говориться всегда, когда будут вспоминать о владыке Никодиме. Ни минуты отдыха, постоянная работа, работа до глубокой ночи. Все успеть, все успеть сделать, пользоваться отпущенным нам временем (Кол. 4:5), которое очень и очень коротко (1 Кор. 7:29).

Третий аспект, который хотелось бы отметить, связан с особенностью экклезиологических воззрений митрополита, с его обостренным ощущением единства Церкви. Вокруг неустанной экуменической деятельности владыки пузырится пена идеологических и политических страстей. Да, взгляд, завороженный исторической суетой, склонен больше видеть человеческие разделения и пропасти между людьми различных традиций и судеб. Но при взгляде в эсхатон (или, наоборот, при взгляде из эсхатона), быть может, размываются, становятся не столь уж непреодолимыми границы человеческих, слишком человеческих, суетных разделений. И тут вспоминается вопрос апостола Павла из 1-го Послания к Коринфянам: «Во имя кого вы крестились?» Владыка Никодим своей экуменической деятельностью как бы спрашивал: во имя чего вы крестились? во имя каких догматических утверждений? во имя каких личностей в истории? ради каких границ, разделяющих вас?

Разумеется, экуменическая прак­­тика владыки ни в коем случае не предусматривала ни уступки, ни компромисса, ни некоего усреднения между различными конфессиями и учениями. Она диктовалась живым ощущением Единого Христа, во имя Которого крещены все христиане. Именно это было для владыки Никодима тем энергетическим источником, который придавал внутренний импульс его интенсивной экуменической деятельности. Подчеркиваю, что это был именно внутренний импульс, ощущение эсхатологического единства во Христе, несмотря на все неизбежные в настоящее время перегородки, которые разделяют христиан. Разумеется, существовал еще и внешний импульс экуменической деятельности, о котором тоже немало говорилось, то есть импульс, диктуемый политической конъюнктурой. Но это внешнее было лишь средой, в которой выявлял себя внутренний импульс деятельности владыки Никодима, человека глубокой веры. Да, конъюнктура политической ситуации действительно присутствовала в экуменической деятельности митрополита Никодима. Но без внутреннего источника для экуменической энергии сама экуменическая деятельность не была бы столь продолжительной и столь действенной, какой она была у владыки. Так что основой все-таки было искреннее внутреннее убеждение в необходимости церковного единства, а не внешняя конъюнктура.

В-четвертых, наконец, именно острым эсхатологическим ощущением я объясняю всю мощь и неустанность внутрицерковной деятельности владыки Никодима. Все мы знаем о его необычайных харизматических дарованиях. И все эти харизматические дарования нашли себе полное и мощное выражение именно в его внутрицерковной деятельности. Церковь для владыки была, конечно, реальностью во Христе Воскресшем, эсхатологической реальностью, существующей в недоброжелательно и даже враждебно настроенном по отношению к ней мире. Церковь призвана нести Христово свидетельство, провозглашать свою эсхатологическую весть в этом мире. Но как осуществлять эту задачу в условиях яростно сопротивлявшегося язычества, надевшего личину атеизма? Как возвещать Евангелие, когда прямая проповедь Евангелия запрещена государственными властями? Приходилось искать непрямые пути. И такие пути, единственно возможные в условиях 1960-х — 70-х годов, находил и использовал владыка Никодим.

Не судьба, а Провидение

При этом, конечно, необходимо упомянуть, что в своей преподавательской деятельности в тог­дашней Ленинградской духовной академии он постоянно наставлял студентов на свободу проповеди. А ведь до прихода владыки на Ленинградскую кафедру свободы проповеди не было: проповеди подвергались предварительному просмотру и цензуре. Но, пожалуй, не это главное в миссионерской деятельности тех лет, потому что проповеди в храмах могли внимать только посещающие храмы верующие. Проповедь же внешняя, открытая, через средства массовой информации или через книжную продукцию, была невозможна. Единственно доступный путь к постижению Евангелия, Слова Божия, был открыт и сосредоточен в литургическом действии.

Этому способствовал и особенный характер Литургии Православной Церкви. О впечатлении, производимом литургическими действиями самого владыки Никодима, широко известно. О своих личных впечатлениях от его богослужений я выше написал. Но для того чтобы осуществлять хотя бы такой способ благовествования (как основной миссионерской задачи Церкви) в этом мире, необходимо было обеспечить само физическое существование носителя благовестия, то есть Церкви. И в этом обеспечении реального физического существования Церкви — причина политики уступок государственной власти и компромиссов, той политики, которую мы наблюдали в деятельности владыки Никодима и которая подвергалась и подвергается нападкам.

Однако мы не должны забывать о том, что позиция уступчивого отношения к власть предержащим не является для Церкви чем-то новым и необычным. При внимательном чтении Священного Писания Нового Завета мы уже на первых этапах существования Церкви обнаруживаем похожую позицию известного компромисса в отношении к государству. Вспомним увещания апостола Павла с его отрицанием какого бы то ни было прямого сопротивления языческим властям, которые, конечно же, были принципиально враждебно настроены к практике монотеизма, в частности к христианству.

Наконец, в плане обеспечения физического существования Церкви и исполнения ею своей миссионерской задачи нельзя не упомянуть стремление владыки Никодима, по мере возможностей, укреплять интеллектуальный потенциал Церкви. Внимание, которое он уделял духовным школам, уникально и может служить образцом для духовных руководителей. Он был постоянно озабочен поиском достойных верующих учителей для народа и учеников Христовых, которые, согласно евангельским словам, были бы «светом миру», «солью земли», «городом, стоящим на вершине горы». В то время такой поиск людей, которые достойно несли бы миссионерскую задачу в этом мире, был очень труден. Но именно при нем Церковь начала пополняться молодыми людьми из интеллектуальных кругов, с интеллектуальными задатками, а иногда и с университетским образованием. Разумеется, интеллектуальные задатки и образование не являются критериями миссионерской пригодности. Но время подгоняло, и часто было не до долгих смотрин и тщательного выбора. Затем, именно при владыке Никодиме начинается обучение русских православных студентов в престижных учебных заведениях Греции, Италии, Германии.

Заканчивая эти беглые соображения, отметим, что эсхатологический настрой, отличавший последние годы жизни владыки, ни в малейшей степени не напоминал того мало осмысленного эсхатологического энтузиазма, который частенько проявляется в церковной среде. Все действия, все поведение владыки отличалось взвешенностью, продуманностью и тем духовным терпением, к которому и призывает нас Слово Божие.

Во время одного из моих разговоров с владыкой он меня спросил, что я сейчас читаю. В то время я был увлечен чтением поздних сочинений Владимира Сергеевича Соловьева, на которых тоже лежит отсвет его эсхатологических предощущений. «Прочитай всего Соловьева», — сказал мне владыка с полной серьезностью. Владимир Соловьев ушел из этой жизни, когда ему шел 48-й год. Митрополиту Никодиму в год его кончины было 48 полных лет. Выше я написал, что судьба отвела владыке мало времени. Но это следует уточнить. Свое сочинение «Судьба Пушкина» Владимир Соловьев закончил важными для христианина словами: «Думаю, что темное слово "судьба" лучше нам будет заменить ясным и определенным выражением — провидение Божие».

Статья впервые опубликована в журнале «Вода живая» № 9 за 2008 год (к 30-летию кончины митрополита Никодима).

Патриархия.ru